Юрий Воронов 1.
О МОИХ ЛЮБИМЫХ ПЕДАГОГАХ
В художественную школу я поступил в 1967 году — после четвертого класса. Мы тогда в «домике Сталина» занимались. Комнаты там маленькие, уютные очень, мольберты стояли. Сейчас почему‑то потолки стали в два раза выше, а на самом деле они низкие. Помню такие приплюснутые маленькие окошечки, печки — всю зиму топили печи внизу. И так было тепло зимой, уютно; и рисовать хорошо было. Той деревянной Вологды уже нет… Это огромное дело, когда в городе есть художественная школа.
Алевтина Петровна и Николай Константинович были моими любимыми педагогами. Мне очень нравилось ходить к ним на занятия, я их помню с первого дня. Знаю, что если бы не учился у них, то не рисовал бы так, как сейчас. Они же прививали любовь к предметам. Надо, например, старинный чугунный утюг нарисовать — помогали увидеть его красоту, показать фактуру этого предмета.
Алевтина Петровна и Николай Константинович ко мне душевно относились, тепло. Запомнилась их интеллигентность внутренняя. Перед Алевтиной Петровной мне бывало стыдно, как будто что‑то нехорошее сделал. Я её всегда стеснялся.. Когда встречал порой, такой было ощущение, что это совесть моя со мной встретилась. На юбилее Алевтины Петровны в художественной школе я рядом с ней сидел, чувствовал себя школьником — хотя к тому времени дети мои уже окончили эту художественную школу…
Четыре года мы учились, и заканчивали в 1971 году в здании на Каменном мосту, где располагалась музыкальная школа. Сначала один этаж заняли, а потом, видимо, мы так шумно себя вели, что музыканты решили уйти оттуда, и мы все три этажа заняли. Там очень хорошо было, большие окна…. Валера Зевакин учился со мной, Миша Коровушкин, Витя Рубинштейн… И мне нравилось с Витей рядом сидеть, такой интеллигентный, скромный парнишка. Мы все шебутные, а он старательно учился хорошо рисовать.
В 1987 году я рисовал картину «Доброе утро, товарищи! Говорит Вологда». Николай Константинович пришел ко мне в мастерскую, он любил у меня бывать, посмотрел работу говорит: «Меня нарисуй тоже здесь». Я говорю: «Конечно, Николай Константинович». И я его нарисовал. На следующий день приходит с дочерью Таней: «Дочку нарисуй». А я почему-то нарисовал девочку в красном платье, и почему‑то захотелось дать ей в руки меленку такую, бумажную вертушку. Такое ощущение было, что тут нужен драматизм… Хорошо, что нарисовал.